Не хотела все же превращать блог в твиттер, но видимо и мне нужно хоть как-то говорить. О чем-угодно. О том, как мне это "нравится" или как я задолбалась слышать одно, а получать другое, о том, как мне все надоело, о том, что наконец-то хочу жить, а если и нет...

Безумно болит голова... Кажется, что каждый миллиметрик это одна сплошная гематома. Сна нет. Больно, как же больно. Я бы мечтала спать, не просыпаясь, даже не видеть снов. Лишь бы это прекратилось. Слезы, кровь и боль.

Ingeborga

Это не человек и даже не животное. Чудовище... Именно оно. Заслуживает ли оно чего-то среди живых, что они добровольно могут отдать ему? Нет, однозначно. Оно не настоящее, чужеродное, как раковая опухоль и так же оно погубит, пожрет тех, кто рядом. Оно естественно как мир хищников и жертв - наш мир. Оно не знает, чего само хочет, не видит, не слышит, волоча за собой обрывки чужеродности, оставляя кровавый маслянистый след, щедро усыпанный крошкой костей. Небольшие проблемы? Как же. Этого можно ждать лишь от наркомана или от алкоголика - того, кто скатывается в состояние животного, но никак не в состояние вечно голодной твари. Она жаждет, она говорит тихим шепотом, чтобы сорваться на рык и утопить рассудок в алых горячих океанах. Запахом пряного железа окутать тело, пропитать его и напоить самым вкусным вином. Оно хочет утащить тебя во внутрь жаркого кратера, где существуют лишь ваши придуманные правила. Они позволяют жить вам обоим в этом мире только в одном статусе - хищника. Оно жаждет этого ради твоего же блага, ради собственных аппетитов.
Задумывалась ли я сколько на моему счету тех, кто попал под каток, кому раздробило все кости и размазало, как отбивную по асфальту? Нет. Не тех, кто подпадал под неписанные правила, так четко хранимые сознанием, что подсознание вправе ткнуть словами в глаза. Это те другие сдирают кожу до кости, а я даже не вижу их, это те другие опутаны клеенкой, которая станет для них последней одеждой.
Чудовище не заслуживает ничего. Нет способностей к жизни, гармонии, к определенности. Оно само стирает последнее как ненужную информацию, написанную на песке. Ее не существует, есть только хаос, замутненный и опьяненный алым. В беспамятстве он может лишь дрейфовать, наблюдая лениво и заторможено. Агония. Вечная, всепоглощающая. И больше ничего. Все эмоции и чувства лишь выдумка. Твоя маска, которую ты украла у других. Ты сама делаешь больно тем, кто рядом, выкручиваешь им руки и кости, внушая, что ты добрая и хорошая. Ты ведь даже не понимаешь, что они чувствуют. Лживая суть, лживые мысли, опасные для них мысли. Они не смеют так думать о тебе.
Этот голос…Он накрывает сознание, шепчет, что так и нужно поступать. Твоя суть вечного охотника, жаждущего и страждущего свежей крови. Но никак не любовь. Самообман. Твоя любовь эгоистична, твоя любовь зло, которое ты не в силах оборвать. Ты просто не можешь сделать шаг за секунду до проходящего состава, не можешь огладить лезвием ножа, где стоило бы, не можешь оборвать эту агонию. Не свою, ни его. Он твой. Ты не можешь…  
- Не могу, - шепчешь ты в открытые окровавленные губы, вгоняя тонкое жало под горящую жаром кожу того, кто добровольно отдал тебе себя. А зверь внутри болезненно воет, перегрызая звенья тонкой цепочки.

Не хочу...

Пандора

картина - Jules Joseph Lefebvre..

Мы рождены под кровавой звездой,

Что в безумной пляске несет лишь хаос и боль,

Что взирает на нас жестоко и лукаво, 

И уводит живое вдоль тонкого жала. 

Чтобы высушить их вены, 

Вспороть животы и выпить глоток желанной пустоты.

Ты не смей ей сопротивляться,

Лучше и правильней ее воле отдаться,

Изодрать колени и локти в тихой пляске с оборванной веревкой...

Опасная бритва

Искореженные ошметки железа, осколки. Они прокачиваются по венам, словно
перекати-поле - небрежно и как неизбежность. Внезапно и болезненно. Так волна
сбивает тебя с ног, чтобы похоронить на дне среди песка и раковин, путая
агонизирующую куклу в тряпки водорослей. Пока она судорожно пытается бороться со
стихией, пока до рваных ран пытается поймать почву, которая тут же ускользает,
утекает сквозь пальцы. По горлу кривым и ржавым лезвием, ногтями по груди и лицу,
рукам, пробираясь пальцами внутрь, чтобы ухватить тонкие нити, разорвать подушечки
пальцев об острые кости. Царапая, разрывая в мясо, в кровавые лоскуты. Больно
врезаются в руки когти-осколки. Так надо, это то, что сейчас тебе нужно. Утопить,
захлебнуться в густой плазме, что хватает мертвой хваткой за глотку, пытаясь вырвать
гортань. Нет, не умертвить - даже не надейся, но доставить немало тонкого до агонии
удовольствия. Оно на границе грез и мира боли, где нет никаких законов, никаких табу
- только одно желание пропитать все черно-алой жидкостью, вдохнуть, испить ее. Как
же приятно ощутить это лишь слабо сопротивляясь, слушая едва слышимый голос. Но он
нарастает и ударяет еще одной волной режущего песка, воды и раковин. Черт бы побрал
эту волну, черт бы побрал этот голос, которому здесь вовсе не место, который лишь
мешает раствориться в соленой горькой отраве и сущем всего живого. Пачкаешь лишь
пальцы, касаясь груди и глаз, размазывая отнюдь не ту желанную чернь. Соленую, но
дурно пахнущую нефтью…
А на задворках черепной коробки, на задворках мирка лишь одно желание, лишь одно
явление разорванной грудной клетки и ало-черной ленты, ускользающей мимо пальцев.

пепельная серость

Тихий шелест дождя. Капля за каплей отбиваются по карнизу, на миг, оттеняя всеобщий
шелест. Ветер пробирается внутрь, через открытое окно, подбрасывает занавеску, играя
в джунглях оконных пальм, словно настоящих. Он приносит с собой свежий и прохладный
воздух, запах свежести и возможно очищения. Я люблю дождь. С грозой и без, с сильным
ветром и одну лишь мелодию дождя. Его можно слушать, в нем можно раствориться
мыслями, растворится полностью без остатка. Только пропусти его через себя,
почувствуй. Не нужно даже закрывать глаза. Дождь смывает и скрывает все, превращая
наши следы в пустоту, тщательно избавляясь от всего неправильного и неестественного.
Он заставляет землю впитывать, принимая нечистоты веков в себя. События, людей…
Секунда за секундой, днем за днем, век за веком. Он вбивает тяжелыми каплями в
землю, будто в саркофаг, надеясь, что никогда больше не поднимется с глубин покрова
то, что хранило свой черный след. Но оно так пропитало землю, что никакой дождь
больше не в силах спрятать то, чему следовало уснуть мертвым сном. След боли, утрат,
след предательств и обид, жестокости и нечестивых дел. Мы ходим по этим лужам,
заполняя грязью свои дома, оставляя отпечатки на всей своей родной земле, душах
других и своих же. Черные пятна аккурат посередине груди… Кто-то по глупости тащит
маслянистые сгустки за собой, закрывая на все глаза, кто-то добровольно и так
страстно, ослепленный своими «благими» целями. Что тогда мы заслуживаем за свою
слепоту и глупость, с которой барахтаемся в этой грязи. Каждый сам за себя,
ожесточенно и равнодушно скаля зубы в ответ ближнему. А дождь ведь все идет и идет,
пытаясь смыть все, что переполняет этот мир. И мало кто пытается облегчить его
участь, практически невидимо и безрезультатно пытаясь оттереть землю. Светлое пятно
вновь и вновь пачкает маслянистое болото.

Знаете ли вы что такое бежать? Бежать без оглядки, оставляя все свое, отрывая, рвать когти так, будто оставляешь там ногу, руку. Да что угодно свое. Но бежать, задыхаясь от пыльного железного воздуха в легких, слышать, как в висках пульсирует кровь, превращая мир вокруг лишь в смазанную картинку. Можно чувствовать лишь острую нехватку воздуха, невидимую руку, врывающуюся так беспощадно и нагло в грудную клетку.
Бег, бег по кругу, кусая собственный хвост в попытке сбежать. Вот только от себя не убежишь, не проскользнешь мимо, когда чужое сияние пройдет сквозь тебя невидимой амальгамой, покрывая тебя с головы до ног собой. И ты уже не можешь применить отвод глаз, не можешь просто сбежать, как привык это делать всю жизнь. Это тебя погубит, это тебя спасет, это принесет жизнь… Пусть ты еще не знаешь этого, пусть отрицаешь, но скоро поймешь.
С рук падает все, что было, пока ты замираешь в попытке укрыться. Бессмысленно. Ты знаешь, что уже не сделаешь и шагу назад, только вперед и никакого бега, никакой погони. А дальше тонкая дымка перед глазами смазывается, выбрасывая тебя в томный жар, который окутывает комнату, уже успевшую пропитаться запахом трав и специй. Этот запах дурманит, дурманит как ночное видение, наваждение.
Наваждение выхватывается из толпы светлой вуалью длинных волос, мимолетным взглядом, неспешной походкой среди торговых рядов, людей и нелюдей. Посвященных и слепых.
Он не видит, не замечает и не знает, что его амальгама пропитала того, кто уже какой час следует за ним. Кто даже не думает применять отвод глаз, отвязываться от вечно страждущих и голодных. Юноша поворачивает вслед за изгибом змеиной брусчатки, останавливаясь у очередного творца, спешащего представить свои шедевры. Он невысок, худощав и светлокож. Руки вен, проступают под кожей рук, когда он примеряет браслет. Я вижу это так отчетливо, будто касаюсь физически, тянусь к нему, встречаясь сущностью ни в чем не сродной мне. Осторожно, но не боясь. Медленным шагом. А вокруг замирает все. И слышно лишь шелест юбки платья, как тихо шелестит светлый шелк, норовя взлететь с плеч хозяина птицей. Смазанные фигуры, смазано все, кроме небольшого прилавка и его. Тихо замираю, смотря мимо браслетов. Вдыхаю… Амальгама проникает внутрь, заполняя все собой, не оставляя никаких шансов. Его кровь не так чиста, но оттого горяча и пряна. Ведь кто здесь остался первозданным…
Этот вкус пропитывает губы. А руки тем временем тянутся к браслету, который уже обвивает запястье светловолосого юноши, перехватываю кожу, загибая ее по руке. Два щелчка кнопок и я встречаюсь с прищуром живых и по животному диких каре-зелёных глаз. Не выпуская его руки, сжимаю запястье, даже не думая бороться с видением, прогоняя прочь. Мне больше не хочется бежать. Губы растягиваются в улыбке, протягиваю ему собственную корзину с травами и цветами.
- Говорят, что сегодня рождение новой Луны…